Журнал Переплет

Нина Дашевская

Один из любимых моих сюжетов в детских (да и во взрослых) книгах — «я был один, а потом стал не один». Герой встретил друга. И почему раньше не было друзей, а теперь есть?

Например, потому, что этот друг — умный, сильный и добрый. И смелый ещё; и наш герой просто раньше не встречал такого прекрасного человека. И теперь даже сомневается: достоин ли он его дружбы?..

Или так: друг этот — малоинтересный человек; например, давний незаметный одноклассник. И тут вдруг этот неприметный человек что-то совершает, в большей или меньшей степени героическое. Или просто выясняется, что он кормит бездомных собак и вообще не так прост, как казался.

Ещё бывает, что он совершенный раздолбай. Именно эта его независимость от привычных условностей цепляет героя: скажем, так Том восхищается Гекельберри Финном.

Или ещё вариант: Горька из «Журавлёнка и молнии» — ничем поначалу не примечателен, но настолько одинок и беспомощен, что ему необходима помощь Журки.

Или просто у друзей есть общее, общее только для них двоих. Например, тайное место героя оказывается и тайным местом друга. В общем, он «тот, кто тебя понимает».

…Эти и другие сценарии встречаются и в средних по качеству книгах, и в очень хороших. Все дело в обертонах и полутонах, в деталях.

Но меня больше всего цепляют истории дружбы, когда человек становится другом потому, что… А вот нипочему. Непонятно. Ничего такого, может, этот будущий друг ещё не сделал. Разве что, возможно, повёл себя не так, как все: промолчал, когда все говорят или сказал, когда все молчат. Или он носит очки. Или у него собака. И да, у других могут быть тоже и очки, и собака. Но герой как-то понимает: именно этот человек ему — особенный. И мы тоже чувствуем. Возникает необъяснимая словами, иррациональная связь между людьми. Она и в жизни чаще всего возникает именно так.

То есть вполне возможно,  что друг сильный и смелый. Умный. Но ему не обязательно ничего совершать, чтобы мы поняли это. Есть Снусмумрик. Чем он так хорош? Страстью к путешествиям? Но его не заменит никакой другой путешественник. Снусмумрика не объяснить; и его нельзя заменить никем.

Этим летом мне попались две очень разные книги. Я в них вижу дружбу, которую нельзя разложить на понятные множители. Это не рецензии на книги — они значительно объёмнее, я рассматриваю лишь частный вопрос иррациональной дружбы, потому что именно эти книги навели меня на мысли о ней.

Ефимов, «Таврический сад»

Мне сразу очень понравился язык. И еще вот что: описано ленинградское послевоенное детство,  непривычные нам страшные игры — и при этом герой Боря Горбачёв остается таким же понятным нам лирическим мальчиком. Выходит, на твое восприятие мира не так уж и влияет — ходил ли ты со скрипкой в музыкальную школу или тебя принимали в шайку-банду, и ты победил Рыжего, который шёл на тебя с бритвой. Видимо, влияет что-то ещё. Что?..

Самый мой любимый в книге эпизод занимает не так много места, как мне бы хотелось; появляется ближе к концу. Волков. Друг Волков? Или не друг? Кто он? Даже имя его остаётся неизвестным. Едут в одном поезде в лагерь, Боря Горбачёв новенький, а Волкова все знают. И сразу видно: Волков — клоун, шут гороховый. А потом вдруг  он стоит один, отвернувшись к окну, и Боря сразу же хочет «с ним в пару». И начинается не дружба, а непонятно что: «Просто мучение с ним было, не угадать, что ему понравится, а что нет. Хоть иди и молчи всю дорогу.»

Почему Борю так неотвратимо тащит к нему? Волков другой, особенный. И учительница видит в нём «исключительного мальчика», и Боря пока не понимает, почему. Да, потом Волков совершает героический поступок, подвергаясь смертельной опасности. Но Боря (и мы с ним) уже д о  э т о г о всё знает:

«Я хотел ему сказать, что мне тоже не все равно, что я хочу с ним и чтобы тоже друзья — что он, не видит, что ли? Но он и не смотрел на меня».

И хотя смертельная опасность оказывается ненастоящей, сам Волков — настоящий. А Боря понимает, что дружбы его не заслужил, не смог. Они даже не поговорили толком ни разу.

Или… Или заслужил? Разве дружбу заслуживают?

…Это выясняется потом, когда Волков уже далеко, а Боре передают от него книгу. А в книге написаны слова, на которые Боря смотрит и не понимает.

«— Нет, — сказал я. — Я не могу понять, что это значит.

Наверно, это наша книга — моя и Волкова, — ведь тут ясно написано: «Твой друг Волков». Он сам это написал, — значит, так оно и есть, а все остальное ерунда».

Возможно, отношения этих мальчиков можно вписать в какие-то логические схемы. Но я вижу объём, выходящий за пределы плоских схем и необъяснимый полностью.

Вторая книга сложнее, взрослее и темнее — «Зима, когда я вырос» Петера Ван Гестела.

Совсем другая и по настроению, и по языку. Время тоже послевоенное — но в Голландии. В этой книге дружба героя Томаса со Званом занимает главное место. Появляется новенький, Пит Зван. Чем он хорош? Непонятно.

«Мальчик стоял, прижав к себе портфель. На нем был чёрный пиджак, какие носят только старики».  И что в нём такого?

Его не любит учитель и другие ученики. За что? Это быстро выясняется, и открывается неизвестное для меня: даже после войны бытовой антисемитизм существовал и был чуть не нормой. Учитель говорит ему:

«— Больно много ты знаешь! Смотри, не успеешь оглянуться — и к пятнадцати годам у тебя уже будут усы и вздувшиеся вены.

— Я учту ваши слова, учитель», — отвечает Пит Зван.

Зван другой. Но Томас не жалеет его, Звану не нужна защита. Он не выглядит несчастной жертвой. У Звана есть опыт, есть история. Поэтому он другой; он никогда не станет обычным. Не впишется. Чужих часто не любят; а ему никогда не стать «своим». Возможно, Томас, как и многие любимые нами герои книг, и сам себя чувствует «не таким». Поэтому Зван сразу занимает место в его мыслях и сердце. Отношение к «чужим», странным вообще часто определяет героя. У большинства чужак вызывает отторжение; но герои обычно не относятся к «большинству», и читатель, который в этот момент погружен в сознание героя — тоже.

Умный ли Зван? Да, умный. Ему пришлось много читать и думать одному. Но Томасу не так чтобы нужен именно умный друг. Что ему нужно?

«Мы с Питом Званом шли рядом по мосту Хохе Слёйс. Я не мог для себя решить: это он идёт со мной или я иду с ним? Иногда такие вещи непонятны».

Томас попадает в странную семью Звана. Таких людей он не встречал. Что притягивает? Зван будто старше, и есть еще двоюродная сестра Бет — тоже непростая девочка. Томасу никогда не скучно с ними. Но не потому, что они стараются его развлекать. Чтобы объяснить эту дружбу, нужно переписать всю книгу. Потому что все мелочи, все детали имеют значение. Как, например, логически объяснить такой эпизод:

Они идут в кино, и фильм им обоим ужасно нравится.

» Не расстраивайся, Зван, — сказал я. — Завтра посмотрим это же кино ещё раз.

— Нет, — сказал он.

— Тебе паршиво, Зван?

— Да.

— Почему?

— Не твоё дело».

«— Я больше никогда не пойду в кино, — сказал Зван.

… Я прекрасно понял, что он имеет ввиду. От такого потрясающего фильма всё внутри переворачивается — это не то удовольствие, которое должен получать нормальный зритель; это просто ужас, каким себя чувствуешь, когда фильм заканчивается».

Нормальный зритель должен получать удовольствие. А они с Званом не относят себя к «нормальному большинству». Но они понимают друг друга. И мы тоже можем понять их, если постараемся. Хотя не до конца. Никого нельзя понять до конца.

Иногда их диалоги вообще выходят за любые пределы логики.

«— Она здорово злится, — сказал я.

— Она расстраивается, — сказал Зван.

— Почему?

— Потому что сегодня такой чудесный день.»

Зван уезжает, не сказав ни слова. Сбегает. Он сам считает это предательством — Томасу нужно принять и это. Возможно, они увидятся когда-нибудь потом. Но такого уже не будет. Потому что самые настоящие вещи очень хрупкие; эфемерные. И их не объяснишь словами — разве что эти слова сложены в книгу. В настоящую книгу, которая больше, чем просто рассказанная история. В обеих этих книгах существует ткань повествования; она создаёт гораздо бОльшее пространство, чем необходимо для просто сюжета. И в дружбе героев тоже есть какая-то ткань, которую трудно объяснить, выразить, но она очень прочная, ощутимая.

«Понятные» истории дружбы для детей, конечно, очень нужны. Чтобы «хорошо и плохо» формировалось в голове. Но кроме этого хорошо бы почувствовать что-то такое, что не объяснить словами, не написать в сочинении «Чему меня научил мой друг?»

…Чему меня учит эта музыка? Чему учит кривое дерево у дороги, которому я каждый день говорю «привет»? Можно, конечно, говорить и об этом тоже. Но я люблю, когда ответы неочевидны и для всех свои.