Журнал Переплет

Наталья Волкова

Мне не раз доводилось видеть реакцию детей на стихи Маши Рупасовой. Услышав их, они сразу же включаются в игру, повторяют слова, начинают подпевать и пританцовывать. Маше удается то, что, по словам Чуковского, и должно быть в детской поэзии, в них чувствуются народные напевы, сказочные повторы. Можно легко представить, как эти стихи рассказывает своим внукам деревенская бабушка, качающая колыбельку. Они сродни народным пестушкам и потешкам. Но, в то же время, они написаны на современном материале, в современных реалиях. Поэтому в них есть место и интернету, и гоночной машинке, и КАМАЗу. Но самое главное, наверное, в Машином творчестве – честность и то, что она не боится писать на любые темы. В ее стихах вся жизнь – от рождения до смерти, и это подкупает читателей всех возрастов, потому что каждый найдет в них отклик и скажет: «Да ведь это про меня!»
Недавно из печати вышла новая Машина книга, которая называется «Все в сад». Мы поговорили с Машей про нее, а также про то удивительное состояние, которое возникает, когда пишешь стихи для детей.

– Маша, у тебя замечательные запоминающиеся стихи. Что важно в стихах для детей? В чем секрет их успеха, ты считаешь? Стихи для взрослых у тебя пишутся тем же веществом, что и для детей или есть разница?

– Спасибо за добрые слова, Наташа. Секрет успеха мною не разгадан и, более того, является моей постоянной тревогой. Я не имею представления, почему мои стихи нравятся детям. Возможно, потому что мне нравятся сами дети?

Для меня в стихах для детей важна свободная игра. Детские стихи — это легальный способ играть и веселиться так, как у взрослых не принято, мне важно, когда стихотворение — это выход за пределы рутины, в том числе словесной. И каждый раз как в первый, тревога и ликование.  Что касается детских и взрослых стихов, то внутри я их не разделяю, и, что любопытно, есть маленькие дети, которым нравятся мои «взрослые» стихи. Например, «Куличики», вошедшие в первую книгу. Конечно, это совсем не детский стишок, он материнский, скорее. Но дети просят прочесть, запоминают, читают потом наизусть. Не удивлюсь, если дети умнее и тоньше, чем мы думаем.

– Что тебе больше всего нравится в твоем состоянии детского поэта?

– Ох. Мне нравится собранное и азартное состояние, в котором я нахожусь, когда пишу. И тридцать секунд после завершения стихотворения, когда приятное удовлетворение уже есть, а тревог и сомнений ещё нет.

– Каким вообще должен быть детский поэт? Откуда ему черпать свои ресурсы? Что нужно для зарождения той самой творческой искры?

– Не знаю ответа, но была бы рада узнать и немедленно стать таким человеком с искрой и ресурсами. Наверное, это избавило бы меня от волнения по поводу моего поэтического будущего — напишу ли я ещё что-то и когда, и уж поскорее бы! Пока я пишу как попало — стихи удаются даже в ситуациях, которые не очень располагают к творчеству. А иногда (постоянно!!) ситуация идеальная, даже одиночества достаточно, а стихов нет.

– У тебя самой прекрасное чувство языка. По образованию ты связана с языком?

– Спасибо за комплимент. Я учитель русского и литературы, но, подозреваю, что чувство языка сформировалось в детстве, когда я запойно читала, слушала маму — она прекрасный рассказчик — и общалась с бабушками, носителями живого деревенского языка.

– Важно ли тебе как-то развивать чувство языка в ребенке (твоем собственном или абстрактном ребенке-читателе). В каком языке растет Макс? Не страшно ли, что с возрастом он может отойти от русского языка из-за окружения?

– Важно, а как же. Чувство языка — это ты сам, сложность твоего мышления, способность чувствовать нюансы, способность к иронии. Макс растёт в двух языках, он билингва. Его русский сейчас сложнее английского, потому что дома мы говорим и читаем по-русски и наше ближайшее окружение — русскоговорящее. Меня пугает, что без моего надзора его английский останется примитивным, хотя ему нет и шести лет, и я, конечно же, себя накручиваю. Его русский мне нравится — он любит бытовое рифмование, частушки, бабушкины песенки и присказки, его приводят в восторг просторечные выражения: то есть, пока он повторяет мой путь.

– Что изменилось в жизни с появлением ребенка? Пришлось ли себя перестраивать? Было ли это болезненно, или все прошло легко и незаметно? Помогли ли стихи?

– Хо-хо! В жизни изменилось абсолютно все, и это было болезненно, да. Ребёнок — это дополнительное измерение, он появился и все, ты больше не сможешь его не учитывать, как не можешь не учитывать то, что есть ширина или высота. Ребенок — это история про вечность, про вечную связанность, а к общению с вечностью я была немного не готова. Стихи не скажу, что помогли, скорее, они появились как продукт трения, результат моей приспособленческой политики.

– Ты как-то говорили, что теперь тебя хвалят за то, за что ругали в детстве: за фантазирование. Действительно, ругали? Родители? Учителя?

– Про ругань я ввернула для красного словца, конечно. Ругательски не ругали, но одергивали, подсмеивались, пытались вернуть с небес на землю.

– Имеет ли для тебя значение, где ты пишешь? Есть ли идеальное место, Вообще расскажи, как ты сочиняешь: на ходу, во время велосипедной прогулки, во время общения с ребенком или, наоборот, в тишине и уединении?

– Увы, увы, нету никакого значения. Первые стихи я написала верхом на велотренажере и наивно подумала, что формула найдена. Но теперь я уже опытная и не обольщаюсь. Три раза напишешь на велотренажере и даже четыре, а потом будешь год даром крутить педали. Нет уж.

– Есть ли разница для тебя, где писать, в России или Канаде?

– Я пишу всего четыре года, пока разницы не заметила. Думаю, стихи можно писать и в Канаде, а для прозы надо быть в контакте с живым пульсирующим русским из маршруток.

– Как отпустить себя, перестать бояться критики, реакции читателей? Или ожидания читателей тебя стимулируют на дальнейшее творчество?

– Меня даже мои собственные ожидания не стимулируют, чего уж говорить о читательских. Процесс, к моему глубокому сожалению, никакому контролю не поддаётся. Критики я не боюсь, потому что никогда себя не гуглю, вот я какая храбрая, а возможная недобрая реакция читателей приводит меня в ужас, не знаю, как мне удаётся писать, хоть что-то. Видимо, благодаря вдохновению. Оно защищает и приподнимает тебя над эго — ненадолго, буквально чтобы ты успел записать стишок, да и хватит.

– Твоя книга «Все в сад» — про детский сад. А как ты сама относишься к этому заведению? Какой у тебя личный детский опыт? Ходила ты туда? Ходил ли Макс? Есть ли разница между канадскими садами и российскими.

– Я ходила в советский сад и спала на белье с синими печатями. Ела резиновую манную кашу из анекдотов. Воспитатели орали. Поэтому я страшно переживала, когда Макс собрался в сад, и перед первым посещением сада мне пришлось выпить маленько белого вина, о чем я не жалею, хотя разница между канадским садиком и моим опытом конца 70-х огромна.  Здесь нет муштры и насилия, дети гуляют под дождём, таскают ведра с камнями, прыгают в лужах, валяются в грязи. В группе стоит стиральная машинка и сушилка. У Макса была разновозрастная группа от 2,5 до 5 лет, 20 детей, 5 воспитателей, один из них мужчина. Мне очень понравилось, когда дети ходили в гости друг к другу: воспитатели опросили родителей на предмет готовности принять пять человек на полчаса, и в дневное время малышей знакомили с другими семьями и культурами.

Из однозначных плюсов я хочу отметить развитие эмоционального интеллекта ребёнка: воспитатели учат детей распознавать свои и чужие эмоции, учат успокаиваться, медитировать, выходить из конфликтных ситуаций. Ни разу не слышала, чтобы детям предложили «разбираться самим» — когда дети разбираются сами, выигрывает самый сильный или самый наглый ребёнок, а ребёнок робкий получает опыт беспомощности.

– А как ты относишься к школе и домашнему обучению?

– К домашнему обучению я отношусь положительно, но считаю, что у нас пока нет достаточного количества инструментов для того, чтобы домашнее обучение было не в тягость родителю. Хоумскулер в Канаде может найти себе куратора, учителя, который будет помогать ему в течение учебного года. Это снимает надзорную функцию с родителя. Я думаю, школу ждут большие перемены, взять хоть ту же Финляндию или Канаду. Если послушать Макса, то они в школе ничем, кроме игр и прогулок не занимаются. Ну сказки им читают, в библиотеку водят. Дети переводят кучу бумаги и клея на какие-то совместные проекты. Но в конце года я получаю ребёнка, который пишет и читает на английском, на котором он говорит всего третий год.

– Одна из готовящихся книг называется «Шел по городу Луна», да? Интересно, что у Елены Ярышевской выходила книга «Шел по городу Пиджак», у Игоря Шевчука есть стихотворение «Шел по городу Хомяк», и мне кажется, были еще подобные примеры. Интересно, почему эта форма так привлекает детских поэтов?

– Ещё ларёк у кого-то шёл. Я сужу со своей колокольни, думаю, эти стихи написаны на ходу и автор не может отделаться от этого ритма настолько, что он проползает в название. Мой Луна, кстати, несёт на плече хомяка с синим флагом. Не знаю, может, надо престать ходить пешком.

– Ты думаешь об издании книги взрослых стихов. Какой ты бы хотела ее видеть?

– Честной. Простой. С черно-белыми иллюстрациями, которые понравятся и ребёнку тоже, потому что многие стихи оттуда адресованы детям любого возраста. Большое вам спасибо за возможность подумать и поговорить!