Фэнтези как литература…
Эта статья — конспект небольшого размышления, прочитанного на семинаре «Детские книги в круге чтения взрослых». Тема первого заседания семинара была «Иные миры и миры иных в детском чтении».
Доклад-размышление-выступление был озаглавлен драматически — «фэнтези как литература, помогающая выжить». Однако мне сразу хочется отойти от нее — вскользь по названию, и дальше. Никогда смысл не улавливался в силки слов напрямую, во всяком случае, не тот, который ты хотел бы уловить.
Пользуясь свободой, которую мне дает мой неакадемический статус, перефразирую тему — плетя, набрасывая и ловя. Мы будем говорит о фэнтези подростковой и детской, и этот поджанр в моем личном понимании сегодня есть образец литературы сверхреализма.
Давайте попробуем пройти зыбким путем рассуждения, приведшего меня в эту точку.
Если начинать нашу повесть старыми словесы, то Толковый словарь Ефремовой говорит, что фэнтези — «один из литературных жанров, сочетающий в себе черты фантастики, сказания, мифа и эпоса».
Мало что объясняет, не так ли? В некотором смысле и анекдот подходит под это определение.
Вики более развернуто определяет жанр (от англ. fantasy — «фантазия») — как жанр фантастической литературы, основанный на использовании мифологических и сказочных мотивов.
«Произведения фэнтези чаще всего напоминают историко-приключенческий роман, действие которого происходит в вымышленном мире, близком к реальному Средневековью, герои которого сталкиваются со сверхъестественными явлениями и существами.
В отличие от научной фантастики, фэнтези не стремится объяснить мир, в котором происходит действие произведения, с точки зрения науки. Сам этот мир существует гипотетически, часто его местоположение относительно нашей реальности никак не оговаривается: то ли это параллельный мир, то ли другая планета, а его физические законы могут отличаться от земных. В таком мире может быть реальным существование богов, колдовства, мифических существ (драконы, эльфы, гномы, тролли), привидений и любых других фантастических сущностей. В то же время принципиальное отличие чудес фэнтези от их сказочных аналогов в том, что они являются нормой описываемого мира и действуют системно, как законы природы».
Существует еще вагон и небольшая тележка определений, что же такое этот жанр, но разговор легче не становится, потому что до сих пор даже непонятно, как это слово писать — то ли через «э», то ли через «е», то ли вовсе по-английски.
Я же остановлюсь на определении Цветана Тодорова, который определяет фэнтези (впрочем, не используя самого этого термина) как литературу чудесного — отделяя ее от литературы необычного и литературы фантастического. Об этих двух категориях далее и вскользь — задача моя не дать ответы, а сформулировать вопросы.
Однако развернутую цитату Вики я привел не объема ради, мы к ней еще вернемся.
Итак, почему фэнтези сейчас литература сверхреализма или же литература нормы?
Я проследую за Цветаном Тодоровым, который в работе «Введение в фантастическую литературу» определяет фантастическое как колебание между сверхестественным и естественным. В створе этого колебания и совершается чудо литературы, там творится вещество фантазии.
Когда же мы делаем шаг в любую из сторон, мы принимаем условия реальности (той или иной) и живем уже в ней, принимая ее законы, как данность.
«Фантастическое возникает лишь в момент сомнения– сомнения как читателя, так и героя, которые должны решить, принадлежат ли воспринимаемые ими явления к «реальности» в том виде, как она существует в общем мнении. В конце повествования читатель, если только не сам герой, все же принимает то или иное решение и тем самым покидает сферу фантастического. Если он решает, что законы реальности не нарушены и позволяют объяснить описанные явления, тогда мы относим произведение к иному жанру – жанру необычного. Если же, наоборот, он решает, что следует допустить существование иных законов природы, с помощью которых можно объяснить явление, то мы вступаем в сферу чудесного.
Таким образом, фантастическое постоянно подвергается опасностям и в любой момент может испариться. Фантастическое – не автономный жанр, а скорее граница между двумя жанрами: чудесным и необычным.
Прекрасным образцом такой двусмысленности во французской литературе является новелла Проспера Мериме «Венера Илльская». Вроде бы статуя оживает и убивает жениха, но мы так и остаемся на стадии «вроде бы» и никогда не достигаем уверенности»
Литература именно фантастического сейчас крайне редка, последний яркий пример ее, пожалуй, «Автохтоны» Марии Галиной, мы же имеем дело, говоря о массиве текстов фэнтези и фантастики, с литературой чудесного. Вернемся к Вики — определение ее крайне неточно и противоречиво, безымянные авторы сообщают нам, что в мире фэнтези «может быть реальным существование богов, колдовства, мифических существ (драконы, эльфы, гномы, тролли), привидений и любых других фантастических сущностей. В то же время принципиальное отличие чудес фэнтези от их сказочных аналогов в том, что они являются нормой описываемого мира и действуют системно, как законы природы».
Будет более точным заметить, что при такой трактовке никакой принципиальной разницы между волшебной сказкой и фэнтези, которая ей наследует, нет — и там, и там сверхъестественные существа являются частью мира, и не вызывают никакого удивления у героев, они действительно воплощают собой законы мироустройства этих пространств, его движущие силы. Как раз наличие сверхъестественных существ, более могущественных, чем люди и отличает оба этих жанра. Кстати, в нынешней условно твердой фантастике эту роль играют ничем не обоснованные достижения научно-технического прогресса. Наука вообще на каком-то этапе развития неотличима от магии, как известно.
Однако наличие сверхсущностей отменяет случайность нашей реальности, реальности 1.0. Мир фэнтези — мир пандерминизма, мир, где все со всем связано, и у всего есть причина, пусть даже и сверхъестественная. Как говорил Нерваль, «все находится в соответствии друг с другом». У этого постулата есть несколько любопытных последствий. Во первых, нельзя не заметить явного соответствия структуры мира фэнтези вообще структуре сюжетного произведения, где, как известно, у хорошего автора даже гвоздь в стене стреляет. Иными словами, мир фэнтези, так же, как и любой художественный текст, является объектом гораздо более высокой связности, нежели наблюдаемая нами эмпирически реальность 1.0, которая, как известно, полна случайностей ( а если, как говорит старец Зосима, в нам мире все со всем связано, то разрешительной способности разума нам явно не достает, чтобы уразуметь связность такого порядка. В этих закоулках обычно прячется неуловимый Бог агностиков).
Тодоров делает еще более интересный вывод — пандетерминизм, т.е всеобщая связность, «на самом абстрактном уровне означает, что граница между физическим и ментальным, между материей и духом, между вещью и словом перестает быть непроницаемой» и символические действия начинают иметь реальные (в пределах описываемого мира) последствия. То есть исчезает граница между материей и духом или между действием и обозначением этого действия. Заметим, что перенося пандерминизм обратно в реальность 1.0, мы получим ничто иное, как обрядовую магию.
Однако, нас интересует другое следствие.
Сверхвязность, т.е предельная объясненность мира в самых его основаниях, делает фэнтези чрезвычайно притягательной для детей и подростков. Именно это и делает ее литературой сверхреализма — плотность событий, их сюжетная и смысловая связь создает ощущение более реального мира, чем гораздо более рыхлая реальность 1.0, данная нам в ощущениях.
Подросток нуждается в правилах, в объяснении мира, в границах и основах. Фэнтези дает ему крышу над головой и стены, чтобы укрыться, дает дом, из которого можно уходить в головокружительно опасные приключения, из которых ты обязательно вернешься — ведь ты знаешь, по каким правилам этот мир играет с тобой.
Парадоксально, но мир фэнтези, мир волшебства более прагматичен и логичен, и непреложность его законов стала уже предметом пародий и попыток взлома жанра.
(Можно упомянуть и сагу Джорджа Мартина, где происходит как раз разрушение правила связности и безопасности мироустройства — Мартин развертывает хаос исторической хроники в символических декорациях фэнтези, разламывая традиционную форму повествования с помощью тщательно организованного беспорядка, и некоторые опыты Лукьяненко — как раз в области детского фэнтези, прежде всего в цикле «Недотепа» и близкого ему по позиции Еськова, и Перумова, который делает ровно то, против чего предостерегала Галадриэль — поверяет алгебру гармонией, то есть технологизирует магию, возвращая ее из пространства волшебной сказки к весьма прагматичным традиционным практикам — возьмите хотя бы Папюса и сравните любой его рецепт с действиями любого из перумовских магов. При всей внешней разности подход идентичен — маг предпринимает ряд действий, чтобы получить желаемое, просто Перумов умудряется еще и микроскоп прямо в желудок какого-нибудь элементаля засунуть, чтобы показать нам, как оно на самом деле. На деле же он, описывая магию, убивает волшебство).
Традиционное фэнтази дает ощущение понятности мира, его предсказуемости, управляемости и, в конечном счете, управляемости. Речь, разумеется, не идет о теории эскапизма, которая на самом деле ничего не объясняет — 450 млн проданных книг о мальчике Гарри или феноменальный успех «Сумерек» или «Голодных игр» невозможно объяснить стремлением убежать от мира. Скорее уж это стремление этот мир себе объяснить — через те или иные модели.
Тодоров приводит цитату из Пьера Мабия «Зеркало чудесного», в которой содержится прекрасное определение чудесного:
«Помимо наслаждения, любопытства, всех тех эмоций, которые нам доставляют рассказы, сказки и легенды, кроме потребности развлечься, забыться, предаться приятным и жутким ощущениям, истинной целью путешествия в чудесное является (и мы в состоянии теперь это понять) наиболее полное исследование реального мира в целом».
У пространства фэнтези есть и другие качественные характеристики, делающие его более притягательным, чем текущая версия реальности, кроме ясности законов существования этого мира, явленных через действующие сверхъестественные сущности.
Практически все книги в жанре фэнтези имеют четкий сюжет, который запускается как раз вторжением сверхъестественного как закона более высокого порядка, который резко меняет ход повествования и установленный порядок вещей и системы предустановленных правил. И вот герой отправляется в путешествие.
Однако, из-за повышенной связности мира возрастает значимость его усилий. Да, против него могут играть боги, но события выстраиваются сообразно воле героя, он идет по сюжету, подчиняя себе реальность.
При этом именно крючок сюжет цепляет читателя, позволяет ему отождествлять себя с героем, а наличие жесткого сюжета снижает порог вхождения в текст.
Итак, декорации построены, маги и эльфы сделали свой ход и герой шагнул за порог — к Одинокой горе, в Хогвартс или в Эфлару. Что дальше?
Фэнтези позволяет читателю экспериментировать с разными способами видения мира. Раскрывается веер вероятных невероятных ситуаций (простите за каламбур), в пределах которых можно проиграть любые ситуации. Мотив инициации. Отделения от родных. Социальные, национальные, семейные, моральные, сексуальные и, в конечном счете и онтологические вопросы — острота которых снимает как раз условностью и безопасностью мира.
В каком-то смысле, одна из функций фэнтези — это очень сложно организованная игровая площадка для взрослеющих людей. Одна из, заметим.
Фэнтези имеет дело с метафорами, с мифами, с архетипами, которые никогда не могут быть однозначно прочитаны, однако их смысловая многослойность открывает возможность различных прочтений одного и того же текста.
Вспомним хотя бы «Историю с кладбищем Геймана» — по сути, это история Маугли, которого воспитали мертвые, однако Гейман переворачивает привычную пару живые-мертвые несколько раз. Сначала мертвые оказываются лучше, чем живые, потом живые оказываются не такими уж плохими, а в итоге мальчик взрослеет, и понимает, что и те, и те другие — часть одной цепи жизни, в которую включен и он.
Эта же многозначность мира дает читателю привычку воспринимать реальность с разных точек зрения, а привычка искать связи, дает возможность находить неожиданные смысловые сближения между не связанными, на первый взгляд, понятиями или вещами.
Впрочем, мне бы не хотелось углубляться в психологические интерпретации этого жанра— на мой взгляд, сейчас в детской литературе и так многовато психологов. Такое ощущение, что на психология становится очередным кольцом Всевластья, которое должно всех сковать единой волей. Мне кажется это ловушкой нашего мышления, которое жаждет объяснить все — да-да,та самая сверхсвязность.
Но замечу, что тема относительного временного совпадения расцвета теории психоанализа и жанрового взрыва фэнтези ждет своего исследователя. В конце концов психоанализ утверждает, что в психической деятельности нет ничего случайного, или «ничего недетерминированного», – пишет Фрейд в «Психопатологии обыденной жизни», и это возвращение иррационального, начавшееся в веке девятнадцатом, в двадцатом стало лавиной, которое погребло под собой массовое сознание. Битву за умы между научной фантастикой и фэнтези последнее решительно выиграло, и потому —
хорошего всем чтения и мирных драконов под кроватью.
Алексей Олейников