Журнал Переплет

Декабрь, дубак тот еще. Рождество на носу. Холден Колфилд, не дождавшись начала каникул, сваливает из Пенси в Нью-Йорк. 1949 год. Роман Джерома Дэвида Сэлинджера (1919–2010) про Холдена Колфилда, The Catcher in the Rye, был опубликован в США в 1951 году и вот уже 65 лет не теряет популярности.  Он переведен на множество языков, и, согласно данным Википедии, в мире ежегодно покупают около миллиона экземпляров этой книги.

Все это совершенно удивительно – и то, что роман остается настолько популярным и много десятилетий спустя, и то, что популярен он в том числе благодаря своим переводам. А ведь текст это для перевода отнюдь не простой.

Интересно, что на многие языки роман Сэлинджера переводился не единожды. Так, существует по три немецких, французских и итальянских перевода. На многие другие языки книга переводилась дважды (например, на испанский, португальский, финский, датский). Можно отметить две волны переводов этого произведения: первый раз его, в основном, переводили довольно скоро после публикации в США, в 1950-60 годы, а затем – в 2000-10 годах. Чем объясняется подъем интереса к роману в начале XXI века, можно лишь гадать. Возможно, новыми переводами переводчики и издательства разных стран решили отметить полувековой юбилей романа.

На русский язык эта книга переводилась трижды: в 1955 года был впервые опубликован перевод Риты Райт-Ковалевой под названием «Над пропастью во ржи», затем, в 1998 году, был издан «Обрыв на краю ржаного поля детства», перевод Сергея Махова, выполненный, по-видимому, не позднее 1991 года[1], и, наконец,  в 2008 году появился «Ловец на хлебном поле» Максима Немцова.

Появление перевода Сергея Махова осталось практически незамеченным, зато выход в свет перевода Максима Немцова буквально всколыхнуло читающую общественность. Многие укоряли Немцова за то, что он иначе перевел название романа и сделал речь героя более грубой – в общем, в основном за то, что он осмелился заново перевести произведение, «канонический» перевод которого уже существует. Как можно назвать книгу «Ловец на хлебном поле», когда она уже называется «Над пропастью во ржи»?

Нет, место для конструктивной критики всегда найдется. Но в самом факте появления еще одного перевода востребованной книги нет ничего плохого. Напротив, это очень хорошо: у читателя появляется возможность выбрать, сравнить. Тем более, что язык постоянно меняется, не говоря уж об экстралингвистических обстоятельствах – а они ведь тоже сильно влияют на конечный результат.

Но обратимся собственно к переводам The Catcher in the Rye. Уже по тому, как переводчики передали название романа, видно, что подходы к переводу у них очень разные. Конечно, большинство русскоязычных читателей знают и любят это произведение Сэлинджера под поэтичным названием «Над пропастью во ржи», придуманным Ритой Райт-Ковалевой. Это и неудивительно, ведь ее перевод был единственным на протяжении более сорока лет – в советское время заново переводить книги было не принято. Поэтому именно под таким названием этот культовый роман вошел в нашу культуру – например,  у группы «Би-2» есть одноименная песня, а у группы «Слот» – песня под названием «Над пропастью во лжи». Варианты названия, предложенные Сергеем Маховым и Максимом Немцовым, пока что, кажется, читателей на создание собственных произведений не вдохновили.

Но вернемся к переводу. Сравнив название, предложенное Ритой Райт-Ковалевой с английским оригиналом, легко заметить, что в русском варианте куда больше патетики и романтичности, чем в английском. Ведь The Catcher in the Rye означает всего только «ловящий/ловец/кэтчер[2] во ржи», ни о какой «пропасти», на краю которой оказался герой, речи нет. Оригинальное название помимо собственно эпизода в романе, где Холден  говорит, что единственное, чем бы ему по-настоящему хотелось заниматься в жизни – это ловить детишек, играющих в поле, смотреть, чтобы они не упали со скалы, отсылает разве что к бейсбольным терминам: словом catcher называется один из игроков, тот, кто ловит мяч. Если предположить, что бейсбольная тематика тут играет роль, то этот самый кэтчер на ржаном поле явно фигура абсурдная – понятно, что играть в бейсбол среди колосьев крайне затруднительно. Впрочем, Холден, уже в самом начале книги заявляет, что он – не игрок: метафора «жизнь – игра» для него неприемлема, по правилам играть он не намерен, да и вообще рапиры в вагоне метро остались.

Русское слово «ловец», которое использовал в переводе названия книги Максим Немцов, буквальный перевод слова catcher, но, к сожалению, оно не очень частотно и к тому же  нагружено христианским подтекстом: «ловцами человеков» Иисус обещает сделать братьев-рыболовов Петра и Андрея, если они последуют за ним. Так что буквальный перевод английского названия – «Ловец во ржи», – хотя ритмически и не плох, вызывал бы не совсем верные ассоциации. Немцов, правда, как будто пытается добавить в название спортивные коннотации, помещая своего «ловца» на «поле», но вряд ли это считывается многими читателями. Да и сочетание «хлебное поле» не совсем обычно: в русском языке говоря о поле, как кажется, чаще характеризуют его с помощью конкретного вида злаков, на нем растущих – пшеничное, ржаное, ячменное поле.

Сергей Махов, предлагая заглавие «Обрыв на краю ржаного поля детства», с одной стороны, как бы следует за Райт-Ковалевой, отказываясь от фигуры «ловящего» в пользу формы (душевного) рельефа, а с другой – полемизирует с ней, выбирая вместо внушительной, поэтической и пафосной «пропасти» куда более прозаический и лишенный страшной глубины «обрыв». Это, возможно, и неплохо: так название приобрело некоторую холденовскую угловатость. Только вот беда – не одну ее, но и избыточность. «Детство» тут явно лишнее – зачем же все настолько все  разжевывать?

Впрочем, название, хоть оно и крайне важно, не самая главная проблема при переводе романа. Сложность тут заложена в языке: повествование ведется от лица 16-летнего парня, не блещущего изысканностью слога, зато употребляющего экспрессивные выражения и конструкции в большом количестве. Надо сказать, что произведение Сэлинджера в свое время вызвало в пуританской Америке бурю негодования в том числе из-за «грубого языка» (а так же из-за упоминаний о сексе и из-за того, что герой якобы дает дурной пример юношеству, склоняя молодых людей к бунту, вранью, пьянству и разврату) и даже было запрещено в школах США с 1961 по 1982 год. Впрочем, сегодня мне, не специалисту по истории разговорного английского, язык Холдена вовсе не представляется особенно грубым или сильно нагруженным сленгом – кажется, это обычный разговорный язык, который можно встретить и в фильмах, и в сериалах, и в других книгах, и, наверное, на американских улицах (за последнее я, конечно, поручиться не могу, потому что в Америке пока не бывала).

Так вот, этот самый «грубый язык» и подростковый сленг стал большой проблемой для Риты Райт-Ковалевой. Во-первых, некоторые употребляемые Холденом выражения она не очень хорошо понимала, а проконсультироваться ни с кем не могла, а во-вторых, сделать речь Холдена настолько же резкой по-русски она не могла по цензурным соображениям. Известно, что переводчик умоляла редактора книги оставить в тексте хотя бы одного «говнюка», но тщетно. В общем, Холден у Райт-Ковалевой получился не такой ершистый и угловатый, как в оригинале. Он у нее выражается литературнее, глаже, а оттого сам образ получается менее ироничным и слегка смещается в сторону юного Вертера с его страданиями.

Вот, например, Холден рассуждает о том, что гадость и пошлость везде достанут человека. По-английски это звучит так:

That’s the whole trouble. You can’t ever find a place that’s nice and peaceful, because there isn’t any. You may think there is, but once you get there, when you’re not looking, somebody’ll sneak up and write «Fuck you» right under your nose. Try it sometime. I think, even, if I ever die, and they stick me in a cemetery, and I have a tombstone and all, it’ll say «Holden Caulfield» on it, and then what year I was born and what year I died, and then right under that it’ll say «Fuck you.» I’m positive, in fact.

В переводе Райт-Ковалевой читаем:

В этом-то и все несчастье. Нельзя найти спокойное, тихое место — нет его на свете. Иногда подумаешь — а может, есть, но пока ты туда доберешься, кто-нибудь прокрадется перед тобой и напишет похабщину прямо перед твоим носом. Проверьте сами. Мне иногда кажется — вот я умру, попаду на кладбище, поставят надо мной памятник, напишут «Холден Колфилд», и год рождения, и год смерти, а под всем этим кто-нибудь нацарапает похабщину. Уверен, что так оно и будет.

И все вроде бы верно (принимая во внимание, что матерных слов Райт-Ковалева по цензурным соображениям употреблять не могла), но тон не совсем совпадает. Холден в оригинале не говорит о «несчастье», он употребляет нейтральное слово – «проблема/загвоздка». И наивности при упоминании о смерти нет: это не «мне иногда кажется – вот я умру, попаду на кладбище», а «вот, наверняка, умру я, зароют меня на кладбище» – чуть грубее и взрослее. Ну и, конечно, безличная «похабщина» на могильной плите, совсем не то, что «Холден Колфилд, е..ть» или даже «Холден Колфилд, мать твою».

У Сергея Махова этот пассаж получился так:

Вот отсюда-то все несчастья. Просто нельзя найти тихое-мирное место, поскольку его нетути. Невозбранно думать, якобы есть, но едва туда попадёшь, а сам бдительность на миг потеряешь, тут же подкрадутся и прям у тебя под носом напишут: «Ёб твою мать». Можете однажды проверить. По-моему, чуть только со временем загнусь, и меня запихнут на кладбище, сделают могильную плиту, всё такое прочее, а на ней высекут «Холден Колфилд», в каком году родился, в каком сыграл в ящик, то непосредственно под всей подобной хренотенью припишут «Ёб твою мать». Даже не сомневаюсь.

В переводе Максима Немцова это место выглядит следующим образом:

Вот где засада вся. Даже такого места не найдешь, где нормально и спокойно, потому что нет таких мест. Только думаешь, что есть, а доберешься до него, чуть отвернешься — и кто-нибудь подлезет втихушку и прямо у тебя перед носом напишет «хуй вам». Сами попробуйте. Я так даже прикидываю, что вот сдохну когда-нибудь, и сунут меня в могилу на кладбище, и будет у меня надгробье и всяко-разно, и на нем «Холден Колфилд» написано, а потом год, когда родился, и год, когда помер, а прямо под низом будет: «хуй вам». К бабке не ходи.

Кажется, этих небольших отрывков достаточно, чтобы почувствовать, в чем состоит различие этих трех переводов. Если у Райт-Ковалевой текст в силу разных причин получился более гладкий, чем в оригинале, то Махов и Немцов изо всех сил стараются ни на йоту не сгладить шерховатость холденовской речи, увлекаются этим и в итоге несколько перебарщивают.

Сергей Махов временами включает в текст вовсе просторечные слова – и «нетути» тут далеко не самый яркий пример, – которые звучат крайне странно в устах хоть и не блещущего хорошими манерами, но все же сына адвоката, и сочетает официально-газетные клише с разговорными выражениями и даже с устаревшими словами (ср. здесь «потерять бдительность», «непосредственно», «подобный» сочетается с устаревшим «невозбранно» и разговорной «хренотенью»). С одной стороны, конечно, смешение стилей часто характерно для подростковой речи, но тут, как кажется, все-таки микс получается не очень правдоподобный.

Кроме того, Сергей Махов, проработавший много лет устным переводчиком заграницей, удивительным образом оказался воинствующим защитником русского языка от иностранных заимствований (и столь же воинствующим поклонником буквы «ё» – но это уже действительно дело вкуса) и поэтому старательно избегает употребления в своем переводе даже таких слов, как «кино» (вместо этого – «великий немой», иногда хотя все же, «кино» проскальзывает в текст), «журнал» («ежемесячник») и «ролики» («коньки на колёсиках»), а бейсбол называет лаптой. Последнее выглядит особенно комично, когда речь идет от «лаптёжной перчатке» младшего брата Холдена – при игре в лапту перчатки вовсе не используются. Кроме того, Махов почему-то заново переводит даже уже давно вошедшие в русский язык географические названия и имена и пишет «Новый Йорк» вместо «Нью-Йорк», и «Хамлет» вместо «Гамлет».

Эти курьезы несколько отвлекают читателя от самой книги. Хотя, если бы была на то воля переводчика, то эти комические моменты можно было бы легко исправить, немного редакторской правки –  и получился бы очень неплохой перевод Сэлинджера.

Теперь взглянем на перевод Максима Немцова. Он включает в речь Холдена большое количество разговорных выражений и временами уже вышедшего из употребления сленга. В одном только приведенном небольшом отрывке есть и «засада», и «прикидывать», и «втихушку», и «под низом», и «всяко-разно», и «к бабке не ходи». В общем, концентрация впечатляющая. И если какая-нибудь «засада» или «прикидывать» смотрятся здесь как нельзя более кстати, то, например, выражение «к бабке не ходи» кажется не особенно характерным для подростковой речи, а присказка «всяко-разно», которую Немцов вставляет на месте каждого and all в оригинале, выглядит комично и неправдоподобно – Холден же не неотесанная деревенщина, а сын нью-йоркского адвоката и ученик частных школ! Прочитав какую-нибудь фразу вроде: «Он давай по комнате мотыляться – очень медленно и всяко-разно», – и вовсе начинаешь задумываться, какие вещества надо было употребить для достижения такого эффекта. Вместо слов «отец» и «мать» (в оригинале просто father и mother) немцовский Холден употребляет почему-то заимствованные из воровского жаргона слова «штрик» и «штруня», известные к тому же далеко не каждому носителю русского языка. Это слегка сбивает с толку при чтении. Хотя, в общем, переводческая стратегия у Немцова вполне разумная, только кое-где перегибы на местах, мне кажется. Опять же ощущение, что стоит «всяко-разно» со «штриками» выполоть, просторечие немного проредить, и будет самое оно.

Ну да, а в текст Райт-Ковалевой немного «говнюков» стоило бы добавить, конечно. И «котлеты» на «гамбургеры» заменить…

В общем, истина, как всегда, где-то посередине. Читайте, пишите, переводите, друзья.

Александра Горбова

_______________________________________________

[1] Это следует из того, что сохранилась внутренняя издательская рецензия на этот перевод знаменитого критика, переводчика и редактора Норы Галь, скончавшейся в 1991 году.

[2] Название одной из игровых позиций в бейсболе.