Журнал Переплет

В 2017 году издательство «Самокат» выпустило вторую книгу Юлии Яковлевой из серии «Ленинградские сказки» – «Краденый город». Вышедшая в 2016 году первая книга – «Дети Ворона» – была названа главным событием 2016 года в подростковой литературе.

Немного, совсем немного художественных книг о блокаде для детей (для взрослых, кстати, тоже). Не публицистики, не дневников, не исследований. «Три девочки» Е. Верейской, «Вот как это было» Ю. Германа, «Должна остаться живой» Л. Никольской, «Балтийское небо» Н. Чуковского, «Жила, была» И. Миксона, «Мальчики из блокады» А.Крестинского… Еще две-три книги. И это за семьдесят лет.

Страшно подступиться. Напишешь нейтрально – оскорбишь память мучеников, а напишешь как было – поставят на твоей сказке 18+.

Юлия Яковлева вплотную подошла к решению неразрешимой задачи. Жизнь в блокадном Ленинграде – это полуявь-полусон, бред умирающих и детские фантазии.

1941 год, с июня по декабрь. Дети врагов народа Таня, Шура и Бобка живут у тети с дядей. Живут бедно, денег нет. Но так живет большинство людей вокруг. Советский довоенный быт не радует: «Соседи были у всех. Общая кухня, общая ванная, общий туалет, общий коридор, который мыли по очереди, — и много-много комнат с соседями: старыми, молодыми, тихими, крикливыми — всякими», да и массовая культура оставляет желать лучшего «фигура в парке культуры и отдыха на Елагином. У нее были большие плечи и большие трусы, и называлась она «Девушка с веслом». Ленинград – город с вонючим Обводным каналом, с потрепанными домами, дворами-колодцами, «куда солнце не заглядывало никогда. Даже среди лета лужи здесь не высыхали, а только подергивались липкой грязью, и всегда было полутемно и прохладно». Этот город пострадал от советской власти, он не смирился и он будет мстить.

Автор постоянно и грубовато напоминает нам, читателям, на каком мы, так сказать, свете. Если в сентябре герои выходят на улицу, то видят бомбежку Бадаевских складов. Если думают о будущем, то сразу слышат: «В Ленинграде полно продовольствия! Ленинград защищен! Припасы делаешь — значит, сеешь в городе антисоветскую панику». Мир состоит из неправды, неправда — всё и все вокруг. Парень Лютик, «тощий, долговязый, с длинным толстым носом, под которым свисали толстые губы, и маленькими черными глазками у самого носа, похожий на лося» — в реальной жизни прощает Тане воровство его красок, в полуреальной – дает ей и братьям билет в мир живых. А добрая, с широким сдобным лицом дворничиха – захватывает пустеющую квартиру, прячет карточки умерших, тащит к себе их вещи. Понятные, зазубренные слова «Прогнали и все отдали простому народу <…> Все поровну поделили. Власть — народу, дворцы — рабочим» — и сейчас остаются великой загадкой. Попадя в сказочную страну Туонелу, детям опять надо отличить правду от видимости.

Книга перенасыщена тайнами. Дети любят тайны и секреты. Но порой они кажутся нарочитыми. Когда десятилетний Шурик видит, как тетя Вера отправляет посылку с продуктами и теплыми вещами в Красноярский край, у него не хватает ума сообразить, что это посылка для его матери, и он придумывает одуревшей от работы и нищеты тетке шпионскую «тайную жизнь». Увидев лежащий на лестнице труп умершего от голода, пятнадцатилетняя Таня предполагает, что это…пьяный.

Часть загадок так и остается таковыми. Зачем «прислужникам Ворона» Парамоновым пускать в свою квартиру тетю Веру с ее тремя полузаброшенными детьми – якобы присмотреть за вещичками, «а то соседи растащат»? Логичнее было бы оставить вещи под присмотр дворничихи или кого-то в квартире, но никак не семье врагов народа. Почему тетка не говорит детям, что работает в госпитале и только косвенно мы понимаем, что она сдает кровь за паек? Почему никто не может сказать Тане, что улица Миллионная с 1918 года – это улица Халтурина (автор разумно не оскверняет уста фамилией террориста)? Почему мальчик перед лицом надвигающегося голода выбрасывает пакет с пряниками, которые ему продали вместо хлеба?

Даже понятные вроде бы события подаются под мистическим соусом.

Серый человек на телеге, который «заходил в села и деревни, на хутора и в аулы. Не пропускал и лесных избушек, осматривал даже стог сена, если замечал, что там в душистой сухой траве спит человек. Заглядывал своими неподвижными глазами в каждое окно. Страна была большая. В то утро — двадцать второго июня — у него было очень много работы».

Чудовище, которое побаивалось Ворона « а Ворон боялся его — так, что клацал челюстью. Не сводя глаз, Ворон вынимал из большого мешка каменные ватрушки и проворно скармливал чудовищу одну за другой. И все приговаривал: «На вот… на вот… на вот…» <…> Покончив с ними, чудовище пожрало бы и Ворона». В девяностые годы, когда заговорили сразу обо всем, возникла дискуссия о возможности сдачи города, о чрезмерности блокадных жертв, о втором Париже.

Историческая ошибочность этих суждений очевидна, и тем не менее они вспыхивают по сей день. У героев сказки нет таких мыслей. «Ленинград между двух чудовищ» — говорит автор. И, ненавидя Ворона, сожравшего их родителей, мальчик Шурка тем не менее Чудовище, лютого врага Ворона, ненавидит еще больше. Ворон – враг его, Шурки, и миллионов людей, но Чудовище – враг всего живого на земле.

А сколько раз поднималась тема невозможности существования Бога, если Он допустил блокаду, если Он наблюдал страдания невинных. Детям в их полуяви-полусне открывается ответ и на этот вопрос. Несколько назойливая тема игрушечного Мишки объясняется тем, что Мишка – карающая длань. Он видел, как умирают от голода «капиталисты и помещики», их жены и дети в 1918, как «простые люди» забрались в чужие дома, «как тараканы» — как и город, он не простил. Город, который «распахивал Тане свои небесные-водные-каменные руки», становится городом смерти: «Атланты с натугой толкали потолок, им никак не удавалось объединить усилия — и сбросить каменный свод на непрошеных гостей». Красивый город, в котором мы так некрасиво жили.

Мерещится ли детям страна Туонела? Возможно: «Нам многое мерещится. Просто мы давно не ели». Страна, возникающая перед умирающими детьми, где земля стала яичницей с беконом, а холмы из ржаного хлеба. Сквозь колдовские ее чары проходит суровая реальность — умирает пес Бублик, Шурика ловит людоедка. В этом пограничном мире открывается малым и неразумным (в данном случае – Тане) ответ на вопрос: за что? Блокада – говорит ей Смерть за игрой в шахматы — это кара за злодеяния, произошедшие на российской земле, и даже «те, кто просто видел зло и стоял рядом» — должны платить за причиненное зло.

За символами, возможно, сложными для детей – совершенно реальные, увы, сюжеты. «Шершавая человеческая гусеница идущих на смерть» подростков и стариков, которым винтовок не дали – их надо «отбить у врага в первом бою». Безуспешные поиски на развалинах дома калоши с вылитой туда несколько месяцев назад кашей. Ругань в очереди за хлебом, когда убежавшую от бомбежки женщину отказываются пустить обратно…

Зачем так все сложно? Зачем Сталина называть Вороном, зачем плюшевого мишку делать символом Немезиды, а маленького Бобку пускать в плавание по реке Лете? Нельзя, что ли, попросту? Можно, конечно. И объясняли просто, без выкрутасов, и фильмы снимали, и интервью у выживших брали. И все равно хватает тех, кто не понял. Может, так будет понятнее? А почему дети чудесным образом выживают? А те, кто не дождался чуда, лежат на Серафимовском и Пискаревском.

«Сын за отца не отвечает», — сказал один из самых страшных убийц. Вы в ответе за то, что совершили ваши предки – говорят вещи убитых во главе с плюшевым Мишкой. Но то ли от того, что дети так стараются «найти мишкину хозяйку, извиниться и все исправить», то ли из милосердия, которое сильнее любой правды на Земле – игрушечный Мишка прощает Бобку и бросается в огонь – чтобы согреть остывающее детское тельце. Ему не нужна правда, если ребенок на улице Халтурина умрет, как умерли дети на исчезнувшей Миллионной.

Катарина Гулевская

Также читайте о книге «Дети ворона» Юлии Яковлевой:

Детские книги о репрессиях: часть вторая
Человек создан для счастья…
Рецензия на книгу Юлии Яковлевой «Дети ворона»