Журнал Переплет

А хоть я и жадничаю! Зато от чистого сердца!

Вспомнила эту фразу из знаменитого мультфильма – шедевра на все времена – после путешествия по нон-фикшн, когда, ругая себя самыми плохими словами, пробиралась к выходу из ЦДХ с тяжеленной сумой на колесах, битком набитой дарами, драгоценнее которых нет для меня на свете. Хотя какая тут жадность, при чем тут жадность… Но так совпало, что автора этой фразы, как и других, из мультика, любимого всеми, детьми и взрослыми, читателями многоопытными и начинающими…в эти дни вспоминаю с особенно обостренным, горьким чувством утраты.

Сегодня скорбная дата. 4 декабря 1999 года погиб, попав под поезд, Сергей Анатольевич Иванов. Я всегда вспоминаю деревянный настил у станции в Заветах Ильича, где жил Серёжа, а мы – только летом, на другой стороне, на детгизовских дачах, и как по этому настилу переходили мы на ту сторону, где была платформа на Москву, каждый день, отправляясь на работу. Зимой там, конечно, было очень скользко, да еще этот велосипед, вечный Серёжин спутник…Куда он ехал, зачем, что там произошло, так и не знаю, не расспрашивала никого, но сразу почему-то вспоминался этот настил. Мы часто с детьми встречали его у станции, и каждый раз, перед тем, как поздороваться, сначала я, а потом совсем еще тогда маленькие дети, говорили одно и то же: а вот едет писатель Иванов на велосипеде…А Серёжа всегда кивал и улыбался.

Когда я узнала о его гибели, а было это в понедельник, 6 декабря, то произнесла фразу, которая всегда казалась мне глупой: «Лучше бы он к нам поехал…». Тогда, в пятницу 3 декабря 1999 года мы отмечали в большой компании друзей Дома детской книги – писателей, художников, издателей, библиотекарей, журналистов – 50-летие Дома, и накануне я очень уговаривала Иванова приехать на это торжество. Как уже сказала, дата его смерти – 4 декабря, и если бы он к нам приехал 3-го, то не было бы этой скользкой дороги…Как будто можно было обмануть судьбу…

Как и все писатели, Сергей часто бывал у нас, любил выступать перед библиотекарями, хотя очень стеснялся своего заикания, и вообще поначалу казался немного зажатым, но потом раскатывался, увлекался и говорил такие интересные вещи, что слушали его, выражаясь штампованно, затаив дыхание. А в конце опять впадал в смущение и произносил: ну, вот, я вам тут назаикался всякого-разного, а теперь давайте вопросы. В последний раз мы собрались не в зале Лектория, а в библиотеке – почему, не помню, наверное, опять потолки протекли, — и он рассказывал о своих детективах, жанре, особенно востребованном рынком в 90-е. И словно оправдывался – вот, мол, и он поддался конъюнктуре. Но то, что читал, развеяло подозрения в сиюминутности этих текстов. Это была полновесная, полнокровная, живая проза, с увлекательным сюжетом, яркими деталями, мягким юмором и запоминающимся, западающим в память языком. И все библиотекари дружно уверяли его в том, что именно такие книги и нужны детям, которые в то время почти перестали читать.

Для меня проза Иванова началась именно с его языка. Эта его тихая, внешне спокойная и внутренне напряженная манера повествования ярко проявилась в самых первых книгах. Помню, как коллега Галина Ивановна Трухачёва, блестящий редактор и человек с тонким чутьем на таланты, прочитав «Джулькино детство», заметила: а ведь это писатель уже сейчас совершенно замечательный, что же дальше-то будет…Я знаю, что не очень принято здесь цитировать, но кто сейчас будет искать первые тоненькие книжки Иванова, поэтому один отрывок, где речь идет о том, как состоялось знакомство щенка по имени Джульбарс, пока что сокращенного до Джульки, с его будущим хозяином, Лесником, позволю себе привести:

«Джулькина мать всё это время вертелась около Лесника, громко лаяла и смотрела жалкими глазами то на Лесника, то на Хозяйку. А Джулька ничего не понимал и поэтому ни о чём не жалел, он только чувствовал, что ему хочется молока. Под тулупом он согрелся. Слепота от яркого декабрьского снега постепенно прошла. Он с удовольствием и тревогой вдыхал новые запахи: тулупа, свежего снега, саней. Особенно ему нравился один — резкий и сильный, смутно знакомый запах лошади. Джулька смотрел из-под тулупа на её тёмно-коричневый круп, на переступающие вразвалку нескладные задние ноги. Потом стал смотреть на деревья, которые неизвестно почему отплывали всё время назад. Он не понимал, что сани едут. А деревья были то высокие, то низкие, то зелёные, то чёрные, и снег был белый-белый, и поляны вдруг проглядывали из чащи, и вообще на свете всего было так много, что Джулька не выдержал этого и уснул».

Эти неяркие, словно нарочно в приглушенных тонах нарисованные брошюры были чтением для будущих тонких ценителей. Читая их детям, я видела, как задумывались слушатели о том, чего и сформулировать пока не умели – о судьбе, о верности, стойкости, о красоте мира…Только когда рисовали самые запомнившиеся сцены, это проявлялось.

Джулькино детство – 1973; Бурёнка, Ягодка, Красотка – 1977; На пасеке – 1979 – это книги не только и не столько о природе и о животных, это книги о поэзии всего живого. Поэтичность была чертой характера Серёжи, который, как всякий тонкий лирик, избегал дидактики, лобовых нравоучений, он ничего детям не навязывал, показывая жизнь такой, какая она есть. И оставлял пространство для воображения, для фантазий, место которым в детской жизни есть всегда.

А еще он умел писать веселые истории, был в них насмешливым, ироничным — сразу вспоминается его сказка, которая известна всем, благодаря мультфильму «Падал прошлогодний снег», поставленному Александром Татарским. Это теперь он – классика, а в те годы сценарий корежили, вымарывая сомнительные места, выискивали крамолу. Хотя нынче только недоумеваешь – к чему могли придраться-то? А яркие Серёжины афоризмы прочно вошли в речевой обиход: Маловато будет; Вот это мой размерчик! А вот кто тут, к примеру, в цари последний? Что, никого? Ну, так я первый буду! и другие цитируются уже без воспоминаний об авторе.

Герои его росли, и каждая новая книга о школьниках вызывала споры и бурные обсуждения. Симон Соловейчик, выступая на одном из наших совещаний, рассуждал о героине повести «Ольга Яковлева», называя модные в то время установки на активную жизненную позицию «ажопизмом» и сомневался в достоверности и правомерности такого детского поведения. Но были и другие мнения. А дети писали Иванову подробные благодарные письма о понравившихся им историях, так похожих на их реальную жизнь.

Более 50 книг написал Сергей Иванов, и уже казалось, что потихоньку начал отходить от детской литературы, но только казалось, потому что и сам продолжал писать для детей, и учил других — руководил вместе с Романом Сефом семинаром по детской литературе в Лит. институте. Мне многие рассказывали о том, какие это были увлекательные занятия!

Когда вспоминаешь, какое большое место его творчество занимало в литературе 70-х – 80-х, задумываешься, остаются ли эти повести о школьниках живыми для читателей. Не знаю, читают ли их сейчас, об этом лучше всех знают библиотекари. Но думаю, что «Зимняя девочка» очень современна – именно за эту книгу Сергей Иванов был награжден Почетным дипломом IBBY.

Это вообще смешная история. С середины 90-х ДДК начал снова тесно сотрудничать с национальной секцией России в IBBY. Однажды собрался исполком, где должны были решать, кого из писателей, художников и переводчиков выдвигать на Почетный диплом. Вроде уже были назначены определенные лица, но тут Ирина Петровна Токмакова при входе в зал уперлась взглядом в «Зимнюю девочку», стоявшую на самом виду среди прочих книг постоянной экспозиции, и буквально всплеснула руками: Как??? У нас Серёжа еще не получал Почетный диплом??? Так Иванов и получил свой диплом. Почетный и вполне заслуженный.

Никак не могу смириться с его ранним уходом, и с чувством глубокой печали повторяю название одной из его книг – «Его среди нас нет». И сама же возражаю. Во-первых, он есть, и не только в популярных смешных мультфильмах – вспомним еще «Бюро находок» и то, что он был автором сценария «Незнайки на Луне», — а и во многих книгах. Во- вторых…Когда прощались с Валентином Дмитриевичем Берестовым, Серёжа сказал таковы слова: вот мы тут скорбим, плачем, а он, может, сейчас с Пушкиным беседует…Такая вот метафора.

Ольга Корф

.