Журнал Переплет

В день, когда отмечается 115-летие со дня рождения Аркадия Гайдара

Для меня как читателя гайдаровская манера символически умещается в маленьком отрывочке из  «Военной тайны», в словах одного из мальчишек, который уговаривает друга отправиться на поиски приключений и стать настоящими разведчиками:

« — Брось, Толька, дуться! Вон под горою какой-то дом. Вон за горою какая-то вышка. Вон там, в овраге, что-то стучит. Вон под ногами у нас кривая тропка. Что за дом? Что за вышка? Кто стучит? Куда тропка? Гайда, Толька! Все спят, никого нет, и мы все разведаем».

Эта живая интонация, в которой заключена энергия действия, это радостное восприятие жизни, стремление постоянно разгадывать ее бесконечные тайны, эта мальчишеская уверенность, что всё получится, всё им под силу, эта звонкая мелодия детства, которой  некоторые не изменяют с годами…и еще многое в языке – не спутаешь ни с каким другим! – и есть для меня суть настоящего детского писателя, каким и был Гайдар.

Мое поколение выросло на Гайдаре, и пусть с некоторых пор иные помнят только то, что он «воспитывал краснозвездную гвардию», для очень многих его читателей главным были не идеологические установки, придуманные, вернее, выставленные на первый план в соответствии с «требованием времени» его исследователями. А вот что: настроение его — ох, каких непростых! — книг, правда, которую мы в них чувствовали, событийность, приключенческий дух, яркие характеры героев, а главное, его стиль и язык, так увлекающие, вовлекающие в литературу.

Да, повторю с усиленной громкостью: Аркадий Гайдар – замечательный писатель, талант которого повлиял на многих читателей моего поколения – это знаю точно! И про следующих могу сказать то же. 15 лет назад в Гайдаровке проходило собрание, посвященное 100-летию Гайдара. Это было очень интересно, но уже не всех участников помню. Бориса Николаевича Камова, недавно ушедшего из жизни, многолетнего друга Дома детской книги, помню. Биограф и исследователь творчества Аркадия Гайдара, он в течение многих лет выдерживал нападки тех, кто хотел «закатать Гайдара в асфальт», по выражению сына писателя Тимура. Ни разу не изменил он своей правде о Гайдаре, а главным в его правде было то, что он смотрел на жизнь и творчество писателя глазами понимающего читателя.

Помню и Борю Минаева, который рассказывал о том, как писал о Гайдаре, еще будучи сотрудником «Комсомолки». И ощущение, что Гайдар ему не чужой, что он интересен ему как писатель и как предшественник, было очевидным. Я вообще выстроила в голове теорию, что линия Гайдар – Кассиль – Бременер – Минаев как продолжающаяся традиция – одна из самых ярких  в нашей литературе. Более того, я и среди нынешних молодых авторов вижу наследников этой литературной традиции, но пока об этом умолчу. С Борей у меня произошел интересный обмен репликами, из которого следовало, что мы не очень друг друга поняли. Это часто между нами происходит в том, что не касается творчества, в то время, как каждая книга Минаева для меня не просто любимая, «моя», а откровение.

Накануне я была на «Эхе Москвы», участвовала в передаче Ксении Лариной, посвященной юбилею Гайдара. Принесла стопку расшифрованных высказываний радиослушателей, среди которых выделялись два: во-первых, вопль: «Нам нужен Егор Гайдар!!!» (даже останавливаться на этом не буду – 2004 год, демократическая общественность реагирует на звук, а не на смысл)…

Но отвлекусь и вспомню, что политический шлейф всегда «присобачивался» к любому упоминанию фамилии Гайдар – так, выступая перед библиотекарями на Лектории ДДК, Тимур Аркадьевич Гайдар вынужден был отвечать на вопрос (подчеркиваю – от библиотекаря!), что он думает о деятельности Егора Гайдара. Надо было видеть, как лицо контр-адмирала сделалось серым, но ничем он не выдал своего раздражения – и вообще, Тимур в своей красивой морской форме производил впечатление скалы – и сказал, что он целиком одобряет слова и дела сына.

Во-вторых, выделялись слова явно не молодого человека, который посетовал, что на смену героям Гайдара пришли герои «Бригады», что теперь они кумиры молодежи. Боря, услышав это, сказал: «Оля, ну, это же сарказм», — с чем я не согласилась: « И в чем сарказм? Это констатация смены знаков. И ведь они же все погибли»…

Большинство слушателей присоединилось ко мне, к разговору о том, насколько важную роль писатель сыграл в истории нашей литературы, о высокой художественной ценности его книг, о его светлом таланте и понимании детства. Невозможно представить отечественной детской без Гайдара, и я считаю его одной из вершин, до которой еще добираться и добираться. А если вообразить невозможное – что не было бы Коваля, то Гайдар оставался бы единственной главнейшей вершиной.

Мелодическое построение фразы, интонационное богатство, юмор Гайдара естественным образом вливались в романтическую ветвь, которая сменилась иронической прозой только в 90-е, а классическая детская юмористика 50 – 60-х тоже многим обязана Гайдару.

Хотя…не всегда естественным. Лучше всех об этом рассказал Макс Бременер, для которого Гайдар был кумиром и образцом,  в статье, названием которой он сделал любимый детский вопрос:  «Откуда писатели все берут – из жизни или из головы?». Этот наивный вопрос до сих пор задают не только дети, которым он простителен, но и взрослые. Кстати, по этому поводу Гайдар записал в дневнике аж в 1939 году: «Один из самых страшных вопросов: «А скажите, как вы пишете? Из жизни материал берете или больше выдумка?». Очень становится от такого вопроса уныло».

Бременер пытается в очередной раз ответить на этот вопрос и делает это с блеском. Суть его ответа: на чем бы ни основывался писатель, на собственном жизненном опыте или на абсолютном полете фантазии, есть «третья сила» — художественная реальность, которая сочетает, по выражению Бременера, «работу памяти с работой воображения». То есть, в любом случае, происходит то, что навсегда запечатлено в бессмертных строчках Корнея Чуковского: «Это Бяка-Закаляка кусачая, я ее из головы выдумала». Есть и еще одно знаменитое выражение: «Книги пишутся из книг». Стремление писателей, особенно начинающих, подражать, так же естественно, как и наивный реализм начинающих читателей. Наиважнейший вопрос – куда дальше «вырулит» подражатель? Останется навсегда бледной тенью предшественников или сделает качественный рывок и найдет свой стиль?

Воспоминание Бременера об этом периоде творчества – художественное и очень честное осмысление собственного опыта:

« К примеру, я в начале литературной работы (мне было 18-19 лет) подражал Аркадию Гайдару и делал это очень откровенно. Когда в Литературном институте, где я учился, начал работать с молодыми писателями Лев Кассиль, я без колебаний попросил его прочитать рассказ, которым тогда гордился, хотя отлично понимал, что подражаю в нем Гайдару.

В рассказе моем копировалась гайдаровская интонация, в нем были гайдаровская улыбка и гайдаровская печаль, а герои его походили на Чука и Гека, которые за войну успели подрасти…Как ни странно, все только что названные особенности рассказа я считал его д о с т о и н с т в а м и. Почему же? «Гайдара, к несчастью, уже пять лет нет на свете, — думал я, — а мне как будто удалось научиться писать, как он».

Я с волнением и нетерпением ждал, что скажет Кассиль о рассказе.

— Вы знаете, — сказал Кассиль, — вы удивительно точно копируете гайдаровскую манеру письма, его стиль. Если бы мне сказали, что передо мною – неизданная вещь Аркадия Петровича, я бы поверил. – Кассиль помедлил. – В рассказе есть два-три места, по которым можно судить не только о том, что вы любите Гайдара, но, пожалуй, о том, что вы сами, может быть, станете писателем…

Лев Абрамович одобрительно улыбнулся и совершенно обескураживающе закончил:

— Да, в рассказе есть кое-какие достоинства, но, в общем и целом, он – не ваш!

Вот этого я никак не ожидал! Я втайне надеялся, что Кассиль назовет рассказ хорошим, я втайне опасался, что он назовет его плохим, но сказать о моем рассказе, что он – не мой?!

— Видите ли, какая вещь, — продолжал после паузы Кассиль, заметив мое смятение. – У Гайдара было одно детство, у вас – другое. Его семья, его школа, судьба после школы были совсем иными, чем у вас, а ведь все это как раз и отражается на том, что и как человек пишет! Откуда же у вас, если говорить откровенно, может быть с Гайдаром такое сходство?.. Вы достигаете его искусно, но оно ведь искусственно, а?

— Да, — сказал я с трудом.

— Ну, если «да», — сейчас же подхватил Кассиль, — то любите себе на здоровье Гайдара, а пишите – свое! Поняли?

— Понимаю, — ответил я и действительно понял то, чего до этой минуты не понимал».

Я в детстве любила все произведения Гайдара, даже всеми признанную слабой повесть «Комендант снежной крепости». Тимур был героем, которому мне никогда не хотелось подражать, но которым я искренне восхищалась, видя в нем все качества настоящего мужчины. «Школа», «Р.В.С.», «Чук и Гек», «Голубая чашка» — помните, именно с нее началось острожное возвращение Гайдара — это было упоение мастерством мага и волшебника слова, читалось, как поэзия.

Все-таки процитирую немножко, снова из «Военной тайны», которую совсем недавно перечитывала :

«- Толька! — тихо и оживленно заговорил вдруг Владик. — А что, если бы мы с тобой были ученые? Ну, химики, что ли. И придумали бы мы с тобой такую мазь или порошок, которым если натрешься, то никто тебя не видит. Я где-то такую книжку читал. Вот бы нам с тобой такой порошок!

— И я читал… Так ведь все это враки, Владик, — усмехнулся Толька.

— Ну и пусть враки! Ну, а если бы?

— А если бы? — заинтересовался Толька. — Ну, тогда мы с тобой уж что-нибудь придумали бы.

— Что там придумывать! Купили бы мы с тобой билеты до заграницы.

— Зачем же билеты? — удивился Толька. — Ведь нас бы и так никто не увидел.

— Чудак ты! — усмехнулся Владик. — Так мы бы сначала не натершись поехали. Что нам на советской стороне натираться? Доехали бы мы до границы, а там пошли бы в поле и натерлись. Потом перешли бы границу. Стоит жандарм, мы мимо, а он ничего не видит.

— Можно было бы подойти сзади да кулаком по башке стукнуть, — предложил Толька.

— Можно, — согласился Владик. — Он, поди-ка, тоже, как Баранкин, все оглядывался бы, оглядывался: откуда это ему попало?

— Вот уж нет, — возразил Толька. — В Баранкина это мы потихоньку, в шутку. А тут так дернули бы, что, пожалуй, и не завертишься. Ну ладно! А потом?

— А потом… потом поехали бы мы прямо к тюрьме. Убили бы одного часового, потом дальше… Убили бы другого часового. Вошли бы в тюрьму. Убили бы надзирателя…

— Что-то уж очень много убили бы, Владик! — поежившись, сказал Толька.

— А что их, собак, жалеть? — холодно ответил Владик. — Они наших жалеют? Недавно к отцу товарищ приехал. Так когда стал он рассказывать отцу про то, что в тюрьмах делается, то меня мать на улицу из комнаты отослала. Тоже умная! А я взял потихоньку сел в саду под окошком и все до слова слышал. Ну вот, забрали бы мы у надзирателя ключи и отворили бы все камеры.

— И что бы мы сказали? — нетерпеливо спросил Толька.

— Ничего бы не сказали. Крикнули бы: «Бегите, кто куда хочет!»

— А они бы что подумали? Ведь мы же натертые, и нас не видно.

— А было бы им время раздумывать? Видят — камеры отперты, часовые побиты. Небось, сразу бы догадались.

— То-то бы они обрадовались, Владик!

— Чудак! Просидишь четыре года да еще четыре года сидеть, конечно, обрадуешься… Ну, а потом… потом зашли бы мы в самую богатую кондитерскую и наелись бы там разных печений и пирожных. Я один раз в Москве четыре штуки съел. Это когда другая сестра, Юлька, замуж выходила.

— Нельзя наедаться, — серьезно поправил Толька. — Я в этой книжке читал, что есть ничего нельзя, потому что пирожные — они ведь не натертые, их наешься, а они в животе просвечивать будут.

— А ведь и правда будут! — согласился Владик.

И оба они расхохотались».

Мой синий четырехтомник родители оставили при переезде брату. Надеюсь, что он цел, и мои внучатые племянницы, три дочери племянника Алёши, такого же книжника, как я, доберутся до него, потому что они – уже читатели.

А ведь Гайдара стоит только начать читать…

Ольга Корф