Журнал Переплет

29 октября, в канун государственного Дня памяти жертв политических репрессий, с 10 утра до 10 вечера, сменяя друг друга, из года в год люди читают у Соловецкого камня имена людей, расстрелянных в Москве в годы советского террора.

Издательство «Самокат» и наш журнал поддерживают эту акцию  — она глубоко человечна по своей природе, и, в отличие от многих других громких мероприятий или проектов, лишена политической составляющей. Мемориал  — это овеществленная память, вызов забвению, которое стирает города и империи. «Мемориал» — это малая горстка людей, который стоят на пути беспамятства (раньше умело организованного, теперь же больше стихийного), вырывая из его пасти одно имя за другим.  Помнить стоит обо всех — героях и предателях, (тем более что часто люди оказывались и теми и другими), о трусах и храбрецах, мудрецах и дураках. Каждый заслуживает права на имя. И каждое имя, которое возвращается из пустоты, делает нас немного больше людьми — потому что люди это те, кто умеют помнить. Стоит начать хотя бы с этого.

Эта первая статья из нескольких о детской литературе, посвященной теме репрессий. Теме, непростой даже для взрослых. Детство же многими сегодня мыслится как бесконфликтное, уютное время безусловного счастья. Однако говорить о репрессиях с детьми так же необходимо, как и говорить о смерти, любви, достоинстве, чести.
Детям жизненно необходимо соотносится с предельными вопросами человеческого бытия, только в соприкосновении с неразрешимостью они способны вырасти в полную меру своего существования.  Не только вырасти, но и стать человеком. Конечно, такие темы требуют мужества от родителей. И часто предельной — душа в душу — откровенности, и готовности признать, что ты сам чего-то не понимаешь и не знаешь. Именно для этого и существуют книги, с которой можно вступить в диалог, можно поспорить, можно поругаться или пройти страницу за страницей весь путь — родитель с ребенком — в поисках ответов и новых вопросов. Именно таким книгам и посвящена статья Елены Иваницкой.

Счастье было обязанностью каждого советского ребенка. Формула «За детство счастливое наше спасибо, родная страна!» сменила формулу «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство», но счастье осталось неизменным. Счастливые по определению, дети должны были чувствовать уверенность в завтрашнем дне и безграничную благодарность к партии и советской власти. Школа неустанно внушала этот комплекс чувств-идей, а родители либо молчали, либо поддерживали его – в основном по осторожности, но кое-кто и по убеждению. В книге «Страх и дружба в нашем тоталитарном прошлом» социолог Владимир Шляпентох свидетельствует: «Что бы ни думали в моей семье (как и в большинстве других) о советской власти, взрослые никогда не позволяли себе в присутствии детей антисоветских замечаний. Они не делали этого по тысяче и одной причине, включая и феномен Павлика Морозова.<…> Моя горячая радость от вступления в пионеры не была омрачена ни одним замечанием дедушки, день и ночь мечтавшем о падении большевиков» (Владимир Шляпентох. «Страх и дружба в нашем тоталитарном прошлом» – СПб, 2003, с.30, 32).

Когда сегодня вздыхают, что, мол, не надо сгущать краски, что при советской власти можно было “просто” растить и любить детей, то не хотят помнить, что каждый советский ребенок дома, от родных, получал жестокий урок, чтобы раз и навсегда усвоить: в нашей жизни есть “зоны”, отмеченные ужасом, — о них нельзя ни говорить, ни спрашивать, ни даже думать.
Долгом учителей была пропаганда, долгом родителей было спасение ребенка. «Неоткровенность в семье была заложена государственной системой. Люди старшего советского поколения приняли решение, связанное с физическим выживанием детей. Они наложили печать на уста: они не рассказывали своим детям, пионерам и октябрятам 30–50-х годов, о том, что они в действительности думают о власти», – так характеризует эту мучительную ситуацию культуролог-антрополог Светлана Адоньева.
Ужасные, кровавые страницы коммунистической истории были для детей закрыты. Старшие старались утаить от детей семейные трагедии – расстрелянных, раскулаченных, сосланных бабушек и дедушек.
«Оттепель» хрущевских времен и «гласность» горбачевских – эти проблески правды существовали для взрослых, а за школьной партой их не было. Учебники истории до конца советской власти ни словом не упоминали о репрессиях и терроре, а учебник обществоведения воспевал счастье и героизм строителей коммунизма.
Социальная практика утаивания от детей тяжкой реальности прошлого так закрепилась и закаменела, что и в 90-е годы преодолеть ее обществу не удалось. Только в 2000 году появились книги, обращенные к старшеклассникам и заговорившие с ними о реальном опыте старших поколений: «Антология выстаивания и преображения» (автор проекта Евгений Ямбург) и «Есть всюду свет… Человек в тоталитарном обществе. Хрестоматия для старшеклассников» (составитель Семен Виленский). В эти книги вошли, полностью или в отрывках, великие тексты антитоталитарного сопротивления: произведения Солженицына и Шаламова, Гроссмана и Булгакова, Ахматовой и Пастернака… и многие другие, но ни одно из них не было создано для детей.
Несколько заостряя, можно сказать, что детство тридцатых годов по-прежнему было представлено повестями Гайдара, в которых «жизнь была совсем хорошая», а если у юного «барабанщика» арестовали отца, то лишь потому, то отец проворовался. Но потом «перековался», вернулся к сыну-пионеру, который с оружием в руках преградил путь шпионам, и жизнь опять стала «совсем хорошая».
Заговорить с детьми о коммунистическом терроре и репрессиях, а также о Холокосте стало возможно только в наши дни, через четверть века после конца советской власти. В этом есть несомненный парадокс, потому что сегодняшняя откровенность совпала с идеологическим «подмораживанием», наступлением сталинизма и ностальгией по Советскому Союзу.

Тем не менее для младшего и среднего, для среднего и старшего школьного возраста одна за другой вышли книги, посвященные трагическим проблемам нашего общего прошлого. В издательстве «Самокат» опубликованы «Дети ворона: 1938 год. Ленинградские сказки» Юлии Яковлевой (2016), «Я должна рассказать» Маши Рольникайте (2015), «Девочка перед дверью» Марьяны Козыревой (2015), в издательстве «КомпасГид» – «Сахарный ребёнок: история девочки из прошлого века» Ольги Громовой (2014), в издательстве «Розовый жираф» – «Сталинский нос» Евгений Ельчина (2013).

Конечно, сразу встает вопрос, допустимо ли это – психологически травмировать детей такой жестокой правдой? Да, это нелегкое чтение для школьника 12+: герои книг, мальчики и девочки, его ровесники, переживают арест и смерть родителей, страх, голод и болезни, непосильный труд, унижение, беспомощность, но и гордые попытки сопротивления.
Советская детская литература травмировать детей не боялась, доходя до очень высоких степеней жестокости, но это были ужасы строго определенного круга – зверства немецко-фашистских оккупантов, пытки и казни пионеров-героев, партизан и подпольщиков. Зверства вертухаев в лагере для ЧСИРов («членов семьи изменников родины») в книгах для детей прежде не появлялись.
Пятилетняя героиня повести «Сахарный ребенок» эти зверства испытала на себе, как испытала их в реальности Стелла Нудольская, чьи воспоминания легли в основу книги. Однако повесть Ольги Громовой – это трагедия оптимистическая и поразительно светлая по настроению. Девочка не сдается, не плачет, а бесстрашно бросается в бой, хотя один садист разбил ей лицо прикладом винтовки, переломав кости, а другой исхлестал плеткой. Маленькая Стелла обдумывает то, что с ней случилось, и находит разгадку: это рабство.
«Нас продали в рабство, что ли? — спросила я. — Мы теперь рабы?» Но умная и волевая мать переводит вопрос девочки в принципиально другой регистр: «Ну что ты, моя хорошая. Рабство — это состояние души. Свободного человека сделать рабом нельзя» (с. 36).
По большому счету, главный вопрос всех пяти книг: можно ли – и как? – сохранить свободную душу и человечность в бесчеловечных обстоятельства рабства и террора?
Стелла и ее мама в жестоких условиях лагеря и ссылки не стали рабами и жертвами, они сохранили внутреннюю свободу и доброе сердце. Им помогли в этом великие помощники: высокая культура, твердые моральные нормы, вера в людей, любовь к труду, презрение к страху.
Но Ольга Громова не скрыла, что сопротивляться страху был труднее всего: ради спасения дочери мать Стеллы вынуждена было прибегать ко всеобщей советской практике запрета на мысль и слово: «Никогда, слышишь, никогда, — повторяла мама, встряхивая меня за плечи, — не говори таких вещей вслух, да ещё при посторонних. <…> Придёт время, и может быть, мы сможем об этом говорить, а сейчас неосторожным словом можно навлечь беду. Не только на себя, но и на других. Запомнила?
Я молча кивнула. Это я запомню навсегда. И всё-таки мысль, что всё это несправедливо, нечестно и очень обидно, много лет не давала мне покоя. Но я твёрдо помнила: никогда, никому… и все вопросы — только маме, да и то если никто не услышит» (с. 105).
Стелле вспоминается, что в ссылке ее окружали хорошие люди. Вернее, так: хороших было гораздо больше, чем негодяев с винтовкой и плеткой. И эти хорошие люди были брошены в тюрьмы и сосланы в ссылку бесчеловечным сталинском государством.
Показательно, что среди сегодняшних читателей книги есть такие, кто хочет отвергнуть ее как обвинение себе и старшему поколению своей семьи: «Как быть тем, чьи предки являлись простыми советскими законопослушными гражданами? Которые не были чекистами – ни дурными, ни хорошими? Смешать с дерьмом ради Стеллы Нудольской?»
Простые, законопослушные, беспощадно запуганные советские люди вынуждены были голосовать за приговоры «расстрелять как бешеных собак!» – и делали это, поднимая руки на массовых митингах, поддерживая палачей и проклиная жертв. Проголосовать против – значило погубить себя и детей, а приговоренным это все равно не помогло бы. И миллионы людей покорялись тирании: голосовали за расстрел.
«И только двое не подняли руки. Эти двое были мои папа и мама. А потом я заучивала адреса, которые мне надо было запомнить, чтобы знать, куда пойти, когда я снова останусь одна. И папа придумывал в рифму, чтобы легче было запомнить» – так заканчивается автобиографический роман Марьяны Козыревой «Девочка перед дверью» (с.72). Родители юной героини сделали редчайший выбор: чтобы сохранить человечность и свободную душу, они согласились погубить себя и оставить дочь сиротой. И только в эти последние часы пред неизбежным арестом они открыто и честно говорят с девочкой о той жизни, за которую как за счастье положено было благодарить Сталина и партию. А прежде и они молчали или поддерживали пропаганду, не препятствуя государственной идеологии обрабатывать и формовать их ребенка. Девочка радуется: «Это даже удивительно, до чего мне повезло! Ведь сколько на свете стран, и везде или фашисты, или капиталисты, и негров вешают и угнетают… А я родилась тут!» (с. 43) И ее горячая радость не была омрачена ни одним замечанием отца, прошедшего тюрьму и отправленного с семьей в ссылку.
Такую же радость испытывает и Саша Зайчик, герой повести Евгений Ельчина «Сталинский нос»: «Мне так повезло — я живу в Советском Союзе, самой справедливой и передовой стране в мире. Я читал о тяжелой жизни детей в капиталистических странах, и мне так жалко всех, кто не может жить в СССР. Их заветные мечты никогда не сбудутся. А моя заветная мечта — быть юным пионером» (с. 8).
Смешная, абсурдистская, прямо отсылающая к традициям гоголевского «Носа», повесть печальна до безнадежности. В атмосфере страха, под гром пропаганды ни детям, ни взрослым не удается сохранить свободную душу, доброе сердце, честность, понимание добра и зла, допустимого и недопустимого. Страх оказался сильнее и проник всюду . В авторском послесловии Ельчин пишет об этом прямо: «Этот страх у меня, как и у моих родителей и у всех тех, кому довелось жить в СССР, если им, конечно, не стыдно в этом страхе признаться, сформировался много лет назад. Всем известно, что масштаб происходившего под руководством Сталина — массовых убийств, сети концентрационных лагерей, депортации целых народов — оказался возможен только благодаря соучастию всего населения СССР. Все об этом знали, но либо молчали от страха, либо сами принимали участие в беззакониях. Прятаться было негде» (с. 166).
В повести Юлии Яковлевой «Дети Ворона» главным героям, семилетнему Шурке и десятилетней Тане, удалось спастись – и в прямом смысле, и в моральном. Они не отреклись от арестованных родителей и не разлюбили их, они сохранили веру в людей, потому что их родная тетя Вера не побоялась взять к себе осиротевших племянников, они не сложили руки, разыскивая годовалого братика, отправленного в детдом, «царство Ворона». Шурка нашел брата и унес его из «Серого дома» по волшебной лестнице, одолеть которую можно только бесстрашием. «Так вот что значит — не бояться, — думал Шурка. — Это значит — очень-очень бояться, но всё равно идти вперед, только вперед».
Но в повести спаслись только эти трое детей. Всех остальных забрал Ворон и превратил в своих рабов: «Не честные, хорошие, умные люди были нужны Ворону. А преданные ему. Забывшие свою семью. Свое прошлое. Убежденные, что Ворон — их отец. Что Ворон мудрее всех на свете. Что серое и страшное царство Ворона — лучшая страна в мире».
Уверенность в завтрашнем дней в самой сильной и справедливой стране в мире особенно жутко воспринимается в воспоминаниях Маши Рольникайте «Я должна рассказать», ибо гитлеровские войска вошли в ее родной Вильнюс буквально на «завтрашний день» после начала войны и приступили к «окончательному решению еврейского вопроса». Советская история была бесконечной чередой страшных потрясений, но эта «уверенность» была категорическим предписанием идеологии.

Из семьи Маши в живых осталась только она, ее отец и старшая сестра. Но Маша сохранила свободную душу: доказательством этого стал ее дневник, который девочка понимала как свой долг – свидетельствовать. Знать ужасы и трагедии прошлого, чтобы они не повторились, необходимо и взрослым и детям. Наш разговор с детьми о реальности пережитого начался только сейчас. Очень поздно. После очень долгого молчания.

Елена Иваницкая